Тему жертвы в литературе можно рассматривать на примере множества персонажей. Жертва — это не обязательно повышенная виктимность, как результат педагогических ошибок, или генетического сбоя, такую жертву социальное окружение узнает биологическими механизмами, благодаря мощному выхлопу комбинации адреналина и норадреналина из надпочечников. Человек может быть жертвой социальной несправедливости, может использовать жертвенное поведение просто потому, что, будучи ребенком, постоянно слышал от мамы тупую страшилку, типа: «Я пожертвовала всем ради тебя…». И таким образом, с раздутым чувством вины он (она) шагают по жизни с надписью на лбу: «Я — пластилин для манипуляций».
Человек может быть жертвой злого умысла, предательства, жесткости социальных стереотипов или собственного сознательного выбора, во имя того, что он считает дороже благополучия и собственной жизни. Или из собственного эгоизма, гордыни, отложенной выгоды, или попав под каток непреодолимости — массовых репрессий, природных бедствий и прочее. Но вернемся к литературе и персонажам. Орлеанская Дева Шиллера — все понятно, романтично, трагично, классично. Бедная Лиза Карамзина — ох уж этот европейский сентиментализм со своею глянцевою пасторальностью и лобовой моралью — прекрасный повод для предпубертатных девочек промочить подушку насквозь. Впрочем, теперь у них для этого есть сериалы, правда, нынешние телевизионные крестьянки с дворянским прошлым частенько произносят; «Я в шоке, вау и не вопрос», но таковы законы жанра.
Сонечка Мармеладова Федора Михайловича, — мгновенно вырубающий коктейль из страдания, сентиментальности, детектива, религиозного мистицизма и морализаторства. В общем, все заключенные ее любят и уважают.
Настасья Филипповна, тоже Достоевский, — это образ, по сравнению с Сонечкой, сильный, живой, реальный. Она настоящая, и перемалывая свою жизнь, неудержимо и сознательно двигается к смерти. И как сам Федор Михайлович заметил, что все мы из Гоголевской «Шинели», то конечно, Башмачкин Акакий Акакиевич! Николай Васильевич, браво! Приеду домой и еще раз перечитаю «Петербургские повести».