Роман Пушкина «Евгений Онегин» уникален по целому ряду причин. Это и сама по себе стихотворная форма произведения, и неповторимо узнаваемая «онегинская» строфа (14 строк четырехстопного ямба, но в пушкинских сонетах форма рифмовки в катренах изменена), и появление в качестве главного персонажа не положительного и не отрицательного, а «лишнего» человека Онегина, и отсутствие традиционных завязки и развязки, и, конечно, сосуществование двух реалий, в каждой из которых свой главный герой.
В результате их получается двое. Но если главная сюжетная роль, скажем так, принадлежит Онегину, то основная смысловая нагрузка приходится на автора-героя. Думаю, все же не автора-автора, а именно Пушкина, как героя собственного романа.
Роман «Евгений Онегин» очень интересно построен. Многослоен. В первом слое развиваются основные события произведения; со второго слоя за происходящим наблюдает автор (тот самый автор-герой, потому что не могу доподлинно утверждать, что роль автора здесь на 100 процентов личного «дневникового» характера, скорее всего, присутствуют определенные черты лирического персонажа); наконец, третий слой населен потенциальным читателем.
Единственное связующее звено всех трех слоев этой системы — автор. Он напрямую контактирует с Онегиным («я подружился с ним в то время…»), комментирует все сюжетные повороты и время от времени переключается на собственные монологи («Я помню море пред грозою…») либо прямой диалог с читателем («Любите самого себя, достопочтенный мой читатель!»).
Подозреваю, что хитрость состоит в том, что в этой цепочке существует еще одно звено, незримое и потому несколько спорное. А.С. Пушкин, но не в качестве автора романа «Евгений Онегин», а в качестве лица, наблюдающего уже за читателем. Этот вывод напрашивается по той причине, что в произведении реально существующий автор связан и, более того, находится в приятельских отношениях с собственным вымышленным персонажем.
Поскольку правда и вымысел не могут существовать в одной плоскости по определению, следовательно, автор в качестве героя — лицо вымышленное (не будем утомлять себя фантазиями из области перенесения Онегина в заоконную действительность), а значит, должно быть где-то еще место и для фактического Александра Сергеевича.
Пушкина-автора можно отличить от Пушкина-героя. Высказывание: «Я думал уж о форме плана и как героя назову…» принадлежит Пушкину-автору. «Онегин был готов со мною увидеть чуждые страны…», «Сперва Онегина язык меня смущал, но я привык…» — вот и Пушкин-герой.
Повествование ведется от первого лица, отчего сразу возникает ощущение схожести его с дневником. Этот прием автоматически сближает читателя с автором, ведь мы воспринимаем все происходящее строго через призму восприятия Пушкина-героя (и отчасти, безусловно, Пушкина-автора).
Автор-герой в романе прекрасен. Это видавший виды человек, для которого, в сущности, все житейские бури уже позади. Он остроумен, прямодушен, чувствителен и язвителен, не лишен самоиронии и потрясающего юмора. Наверное, не было бы преувеличением заметить, что роман «Евгений Онегин» является своего рода квинтэссенцией всего творчества Александра Сергеевича. Форма, сюжет, композиция, лирические отступления — все живое, все дышит и находится в гармоничном равновесии.
Несмотря на все обаяние, ум и тонкую философию Пушкина-героя, мне кажется еще более необыкновенным Пушкин в качестве закадрового лица, не оставившего столь явных следов в романе, тот, кого я называю «Пушкин-автор». Тот, кто придумал и осуществил такую феноменальную и восхитительную литературную задумку, равной которой нет и, вероятно, не может быть, во всем мире. Тот, кто оживотворил своих героев поистине бессмертной душой, которая находит сочувствие и понимание спустя уже несколько веков (Ничего особенно уникального в самом «внутреннем» сюжете нет, его можно пересказать парой фраз, но роман не знает себе равных!
Персонажи будто действуют сообразно не воле автора, но независимой логике своих характеров…) Тот, кто примерно десятилетием ранее сказал о себе как об авторе нетленную шутливо-грубую фразу, вошедшую в историю: «…я перечел ее (трагедию «Борис Годунов») вслух, один, и бил в ладоши, и кричал, ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»